Черное и белое
- Светлана Калинкина, «Народная воля»
- 9.03.2010, 11:24
На днях у меня в кабинете рыдала женщина. О суде над ее дочерью не писали журналисты, хотя дело это громкое, можно сказать, из самых громких за последнее время.
Но оно проходит как «дело Шишло» — начальника Главного управления оперативно-розыскной деятельности МВД. Хотя судили их вместе — Ивана Шишло и Елену Павлову, подполковника милиции, начальника управления кадров и внутренней безопасности этого самого оперативно-розыскного управления.
Не исключаю, что лично Елена Николаевна Павлова подбирала людей, которые пасли мою квартиру, ходили за мной как наружка-прослушка, что именно она подшивала в папочку доносы на меня и моих друзей. Но я не смогла выставить из своего кабинета ее мать. Хотя эта беседа и эти визиты могут спровоцировать какой-нибудь обыск, допросы и тому подобное. Потому что дело громкое, дело суперсекретное, связанное с агентурой МВД, а Елена Павлова до сих пор не уволена из своего ведомства и формально до сегодняшнего дня остается в штате, даже находясь в «американке». Хотя и разумно, и справедливо, и объяснимо было бы мне сказать: «Поскольку ваша дочь так старалась, работая на эту власть, то ищите помощи в государственных СМИ». И где-то в глубине души я уговариваю себя, что так и надо было сделать, и никто меня бы за это не осудил, наоборот, многие бы поняли и одобрили.
Но не смогла.
Мама подполковника Павловой — Юлия Захаровна — не скрывает, что ее дочь выполняла свою службу вдохновенно, с твердой убежденностью в том, что и суд, и следствие в нашей стране вершатся по закону, что правоохранительная система Беларуси наказывает только преступников и врагов. И всякое такое прочее. Но в свое время у Павловой случился конфликт с КГБ. Представители конкурирующего ведомства хотели получить некие документы МВД, хотя допуска к ним у них не было. Павлова документы не дала. Ей стали угрожать. Она пожаловалась министру Наумову, Наумов — тогдашнему председателю КГБ Степану Сухоренко. Была проведена проверка, информация подтвердилась, проверяющих наказали. Но в мае 2009 года один из тех, наказанных, приехал обыскивать дом Елены Павловой и арестовывать ее саму.
Это то, что знает мать. Видимо, Елена Николаевна все-таки была верна своей службе, и с домашними о происходящем делилась только в самых общих чертах.
Мать на суд, естественно, не пустили. С адвоката взята подписка о неразглашении. А дочь из «американки» может написать только то, что может. Потому государственных тайн мы в разговоре касаться просто никак не могли.
Приговор Елене Павловой вынесен по статье 424 ч.2 УК — злоупотребление властью и служебными полномочиями, умышленное, вопреки интересам службы… «Адвокат говорит, что никакого состава преступления в действиях моей дочери нет. Лена ни на следствии, ни на суде так и не смогла добиться, чтобы ей сказали, что конкретно она нарушила, какой и кому ущерб нанесла», — пожилая женщина глотает слезы, не сдерживается, начинает плакать… Я предлагаю ей воду, открываю окно для потока свежего воздуха, терпеливо жду, когда она передохнет, успокоится…
Пенсионерка и инвалид, она сейчас, как на работу, ходит по всем инстанциям и рассылает жалобы. Потому что Лена из СИЗО написала, что те жалобы, которые она направляет из своей камеры в «американке», за стены изолятора не выходят. А на адвоката денег нет: час (или, может быть, день — что-то я запамятовала) работы адвоката стоит 400 тысяч рублей — месячная пенсия Юлии Захаровны.
Естественно, ее письма повсюду разворачивают. То уведомляют, что она не имеет права подавать кассацию (хотя она кассацию и не подавала — обычную жалобу), то упрекают, что письма не содержат ссылок на материалы дела… А она и не знакома с материалами дела, там же суперсекретность. Она просто как мать просит кого-нибудь — ну, хоть кого-нибудь (!) — разобраться в деле ее дочери. Разобраться, почему дочь не может получить аудиозапись судебного заседания, полный текст приговора, другие материалы. Почему ее дочь пишет жалобы, а на них никто не реагирует, они к адресатам не попадают. Просит объяснить, в чем состоит преступление, которое ее дочь совершила, кому и какой ущерб она нанесла? Кто-то из прокуроров проговорился, что ущерб был нанесен моральный. Может, просто ляпнул, чтобы отцепиться, а может, имел в виду тех проверяющих из КГБ, которые пострадали после мужского разговора Сухоренко и Наумова — кто знает…
— Уже был суд, теперь ждем кассацию. Приговор — три года. Но дочь даже не отстранена от должности, ее не увольняют из МВД, хотя она сама юрист и опытный кадровик, а потому знает, что ее рапорты об увольнении игнорируют незаконно. Она надеялась, что хотя бы суд по трудовому спору — по увольнению — пройдет, как положено суду, по закону. И я пришла на это заседание, хотела Лену увидеть, поддержать. Но судья заседание провела без ее участия. «Министр против увольнения?» — спросила судья у представителя МВД. — «Против». — «В иске отказать».
Я расстроилась, что судья по каким-то причинам не стала вызывать Лену из СИЗО на это заседание. Но оказалось все еще страшнее: позже из письма дочери я узнала, что ее в тот день привозили в здание суда, продержали в каком-то подвале, позвали только на оглашение решения суда, а вечером назад в камеру увезли.
Вопрос с увольнением — это, чтобы вы понимали, вопрос пенсии. Если Павлову уволят с формулировкой «в связи с вступлением в силу судебного приговора», то с милицейской пенсией она распрощается. Поэтому она и хочет уволиться сейчас, до окончательного решения суда. Вот такая месть. Уже своих. Получается — нового министра.
Юлия Захаровна все время повторяет: «Я никогда не думала, что такое может происходить в нашей стране… Я никогда не думала… Вот посмотрите, что Лена пишет…»
Я беру первые попавшиеся листочки, а на них… стихи. Просто опешила от неожиданности.
«Моя дочь никогда не писала стихи. Это сейчас… — видя мое удивление, поясняет Юлия Захаровна. — Президенту верила, боготворила, можно сказать».
Я вчитываюсь в листок, написанный мелким, ради экономии бумаги, почерком заключенных. Нет, сейчас стихи не о восхищении президентом. Сейчас — о боли, о разочаровании, о крахе внутренних установок…
В общем, в конечном итоге я помогала Юлии Захаровне составить открытое письмо Александру Лукашенко как последней надежде и гаранту. Даже советовала, как скомпоновать, как выстроить, на чем сделать акценты, давала какие-то идеи формулировок… Да, все-таки не черно-белая штука жизнь, и она очень непростые сюжеты закручивает.
…Помните, Виктор Шейман, тогда глава Совбеза, судился с газетой «Свобода» из-за материала о доме в деревне Дукора? Автором материала был мой хороший знакомый и очень симпатичный мне человек Сергей Анисько. У Шеймана, видимо, действительно тогда возникли проблемы из-за этого дома (в тот период представители власти еще опасались строить себе дворцы), и он решил продемонстрировать дом независимым СМИ, и именно нашей газете (а я тогда была редактором БДГ-online) предложили сделать материал. Поверьте, очень непросто было принять решение, что надо ехать и фотографировать дом, и печатать объяснения Шеймана об этой ситуации, и беседовать с его родителями. Очень тяжелый разговор был у меня после этого с Сергеем Анисько. Но мы остались в добрых отношениях, и работали вместе, и всегда рады встрече друг с другом.
Второй раз в ситуации раздвоенности я была, когда ко мне обратилась знакомая Валерия Игнатовича (того самого, которого обвинили в похищении Дмитрия Завадского) — Алла Королева. Потом мать второго осужденного за похищение Завадского — алмазовца Максима Малика. Я не просто знала Диму, но и подружилась с ним. И очень тяжело мне далось решение писать материалы, приводя объяснения, оправдания, доводы о невиновности тех, кого считают его убийцами. Когда вышел из тюрьмы Саушкин — еще один обвиненный в похищении Завадского — я и с ним делала интервью. Хотя я не знаю, может быть, эти люди действительно виновны в убийстве Димы Завадского… Но ни Света Завадская, ни Ольга Григорьевна Завадская никогда не упрекнули меня за эти материалы.
А в последнее время я часто думаю: вот сместят Лукашенко — те, кто сегодня ему верно служат. И будут вешать на него всех собак, шарахаться, как от чумы, травить за все свои нынешние унижения. Естественно, он захочет оправдаться, объясниться… Как тогда поступать? Я ведь и его тоже не выставлю за дверь…
Наверное, не выставлю. Не знаю.