ИНТЕРВЬЮ. Юрий Хащеватский: Понятно, что эта система рухнет

• 3.04.2018, 8:24

Секретная 11-я заповедь учит: не бойся.

«Я люблю бойкие города, похожие на мой родной город Одессу, которые не стесняются того, что они не столицы, а громко выступают вперед», - эта фраза писателя Исаака Бабеля всплывает в голове сразу, как только приходится общаться с одесситами.

Чем люди моря отличаются от людей ветра, как в драке соблюдать благородство и кто нашел скрижаль с недостающей заповедью старика Моисея – об этом в интервью Charter97.org рассказал самый известный одессит белорусской политики и кинематографа, режиссер Юрий Хащеватский.

Человек моря

- Место вашего рождения – Одесса – как-то повлияло на ваше мировоззрение, характер?

- Безусловно. Очень трудно представлять себе, что ты немножко другой, до тех пор, пока не окажешься среди людей, отличных от тебя. Когда я переехал из Одессы в Минск, я это очень сильно ощутил.

Здесь люди чуть более закрыты, менее экспансивны, тише говорят. А в Одессе – все говорят очень громко. У меня даже на первых порах были проблемы с этим, потому что в Минске мой громкий одесский разговор воспринимался как агрессия. В свое время это приводило к довольно серьезным конфликтам. Потом я, конечно же, адаптировался и многое изменилось.

Но я всегда говорил: одесские люди – это люди моря. Они другие. Помню, как меня маленького (мне было 3-4 года) отец приводит на пляж и ведет в воду. Что может малыш? Любая волна кажется страшной. А отец говорит: ты не бойся, ты в нее прыгни – и она тебе ничего не сделает. И вот, еще не умея плавать, я научился прыгать в волну. В этом есть некое символическое описание принципа жизни. Если не умеешь плавать – не бойся, прыгай в волну. Ввязаться в бой, а потом принять решение, что делать. Ввязаться в спор, в дискуссию – и отстаивать свое.

Во-вторых, когда живешь возле моря и видишь корабли, приходящие изо всех частей света – это сразу пробуждает фантазии, мечтательность. Не зря так много писателей, а особенно романтиков, происходят из Одессы. И вообще море подталкивает человека к пониманию того, что он живет в огромном мире, а не в свое маленькой хатке.

Место рождения накладывает сильный отпечаток на человека. Да и на весь народ. Когда я был в Голландии, в Амстердаме, первое, что я заметил – это то, какой там сильный ветер. И я понял, что это люди ветра. Люди, которые не могли не поставить на лодке паруса. И отсюда – голландские бриги, «Летучий Голландец», морские гёзы и так далее.

- А сейчас вы хорошо плаваете?

- Для одессита, наверное, не очень хорошо – но плаваю. Правда, в пресной воде мне плыть неприятно, а вот в морской, соленой, чувствую себя, как рыба.

В детстве мы заплывали черт знает куда, нас вылавливали спасательные катера. Мы с друзьями могли уплыть километра на два от берега, а назад приходилось возвращаться на катерах. Не потому, что тонули, а потому что мы были злостными нарушителями. Нам удавалось переполошить всю береговую спасательную службу.

- А какие еще дерзкие поступки помните из детства?

- Был вот такой случай юношеского хулиганства. Мы мечтали стрельнуть из знаменитой пушки, которая стоит на Приморском бульваре. Тогда в охотничьем магазине можно было купить порох. Мы наносили его к пушке и сделали жакан из старого одеяла. Одеяло с порохом засунули в жерло пушки и приделали к нему пленку от фотоаппарата, чтобы поджечь самодельный заряд. Пушка выстрелила – и одеяло пролетело метра полтора. Делали мы все это ночью.

Драки были. Но драки проходили по правилам, почти как бокс. Были железные правила: ногами не бить, драться до первой крови, не бить лежачего, если двое дерутся – третий ни в коем случае не лезет (даже говорили: двое в драке – третий в с...ке). Если кто-то нарушал правила, он мог получить от своих же друзей. В нашей мальчишеской среде было свое понимание благородства. И это касалось не только центра города (я жил в районе Нового рынка) – такие же правила существовали и на Молдаванке, и на Пересыпи, во всех районах. Если появлялась кровь от твоего удара, ты обязан был отскочить назад и спросить, хочет ли соперник продолжать. Это был закон, нарушить который было страшнее, чем проиграть.

- А из-за чего возникали драки?

- Это естественное подростковое состояние. Не скажу, что это были какие-то «банды». Просто была своего рода «конкуренция» между домами. Я жил на улице Баранова (бывшая Княжеская, а теперь – снова Княжеская). Я родился и жил в доме № 33, а напротив был 40-й. Вот мы с этим сороковым номером «воевали». Но – все было по правилам, по нашему мальчишескому «кодексу благородства».

«На уроке истории назвал Хрущева дураком»

- С «улицей» все понятно. А как на вас повлияла школа?

- Я ходил в уникальную школу. Это была одесская средняя школа №105 на улице Пастера, на углу напротив Украинского театра. В этой школе до войны учился знаменитый подводник Александр Маринеско.

Он потопил крупный немецкий транспорт «Вильгельм Густлофф». Гитлер называл Маринеско «врагом фюрера номер один», потому что на этом транспорте плыл весь свежий выпуск обученных подводников Рейха – около тысячи человек. Причем «Густлофф» был потоплен не по правилам: Маринеско сделал это совершенно неожиданно, смело и отчаянно. Маринеско атаковал не со стороны моря, а дождался со стороны берега, с мелководья. И только потому операция удалась. Это было абсолютно отчаянная тактика, потому что потом надо было уметь быстро уйти. И Маринеско смог уйти. Вот от кого он не ушел – так это от КГБшников после войны. Героя войны им даже удалось посадить на несколько лет, поскольку он не придерживался принятых в советской среде принципов лизоблюдства.

Послевоенная школа №105 была просто замечательной по своему учительскому составу. Я подозреваю, что после войны (я родился в 1947, а в школу пошел в 1954-м) люди понимали, что жизнь – это подарок. Поэтому учителя нас по-настоящему любили. Они устраивали для нас всяческие кружки, учили нас бальным танцам, занимались с нами спортом, театральными постановками, организовывали КВН.

Жизнь проходила в школе, но не потому, что нас заставляли. Школа была как клуб по интересам. А после уроков мы целыми днями играли в мини-футбол на специальной площадке в конце улицы Пастера. Из нашей школы потом выросли замечательные футболисты, игравшие за одесский СКА и «Черноморец». В общем, школа дала мне много.

- А хрущевскую «оттепель» помните? Подросткам свойственно остро чувствовать перемены, а они как раз и попали на ваши школьные годы…

- Послевоенное время вообще было достаточно непростым. Я пошел в школу в 1954-м, а уже в 1956-м состоялся ХХ съезд КПСС, в обществе происходил огромный пересмотр ценностей. Мне было всего 9 лет, когда началась хрущевская «оттепель», но, как каждый год оставляет кольца на дереве, так и в жизни каждого человека – практически все важные события оставляют след. Несмотря на детский возраст, все это сказывалось и на мне.

С одной стороны, я видел лица наших учителей, которые боялись сказать лишнее. Например, о том же Маринеско, который учился в нашей школе, я узнал значительно позже. А потом вспомнил, что учителя говорили об этом шепотом, чтобы никто не услышал.

С другой стороны, песни Булата Окуджавы я впервые услышал на магнитофоне в доме моей классной руководительницы. А наш учитель физкультуры во время экскурсии в Киев повел нас в кинотеатр, сказав, что будет фильм, в котором поет Окуджава.

Разлом, который существовал в учителях, отражался и на учениках. Меня, например, исключили из комсомола за то, что я на уроке истории назвал Хрущева «дураком».

- Прямо так и сказали?

- Да. И за это меня исключили из комсомола. И хотели исключить из школы. Но вот незадача: за комсомол успели проголосовать, а насчет школы должен был решать педсовет, который назначили на тот день, когда сняли Хрущева.

Было ужасно смотреть, как на школьных собраниях твои друзья голосуют против тебя и клеймят. А потом отходят тихонько в коридоре и говорят: «Ты ж понимаешь, мы за тебя, но должны так голосовать».

Это свойственное для Советского Союза лицемерие прививалось с юношеского возраста. И это уже был не тот школьный футбол или подростковые драки, где соперники расходились с уважением друг к другу. Это было настоящее свинство. Я тогда серьезно разочаровался в некоторых своих школьных друзьях.

Физики и лирики

- А почему после школы вы решили поступать в Одесский технологический институт? Это немного далеко от режиссуры…

- Дело в том, что я был достаточно успешен в математике и физике. И, наверное, даже одарен (смеется). Мне удавалась математика и физика, я это все хорошо и круто понимал. Поэтому я в то время не видел себя гуманитарием и был уверен, что буду секретным физиком. Мечтал, как многие мальчишки тогда, о космосе, о ядерной физике.

Поэтому я пошел учиться в Одесский технологический институт на отделение теплофизики. Туда я поступил с одной «четверкой» по сочинению.

И там студенческая жизнь захлестнула меня по полной программе: КВН, студенческие театры, эстрадные миниатюры. Неожиданно я оказался к творчеству и сцене ближе, чем к физике. Самым знаменитым тогда считался студенческий театр МГУ. И во многих вузах Союза студенты начали создавать такие театры. Гэбэшники относились к этому очень настороженно.

А тут еще появился КВН. Я попал в первую сборную одесскую команду, где капитаном был Валера Хаит. Из нашего же института был капитан следующей одесской команды Юра Макаров. Недавно встречался с ним, у него теперь в Нью-Йорке, на Манхэттене, большой рекламный офис.

Вот такая жизнь захлестнула меня в Одесском технологическом институте.

- А как вы окончательно поняли, что вы – режиссер?

- Однажды я готовил в институте конкурсный вечер. Это было в 1968 году. Для вечера я выбрал стихи Людвика Ашкенази. В то время я был очень аполитичным человеком и даже не знал о советских танках в Чехословакии, в Праге.

Меня интересовали только поэзия и театр. Но поскольку Людвик Ашкенази был поэтом, что называется, «с той стороны», уехавшим после «Пражской весны» в ФРГ, то меня после этого творческого вечера из института «попросили».

Именно потому что я готовил тот вечер, я вовремя не успел сдать пару зачетов. И после скандала с «вражескими стихами» мне просто не дали направления на то, чтобы я эти зачеты сдал. Меня отчислили из института и я пошел работать. Но благодаря этому мне стало интересно: за что все-таки меня выгнали? Вот тогда я и пришел «в политику».

Во-первых, я выяснил, что происходит в Чехословакии. А после этого мне стало неинтересно заниматься техническими делами и физикой. Тем более, что распределения с моего теплофизического факультета оказались ужасными: за 60 рублей в месяц ребята уезжали на атомные станции, находившиеся за пределами городов, у черта на рогах.

Но даже это меня перестало волновать. Я думал только о том, что хочу заниматься не физикой, а театром. Но отец и мать мечтали увидеть меня хорошим инженером. Это было тогда для них пределом желаний. И чтобы успокоить их сердце, я восстановился в институте, но уже на механическом факультете, окончив который, уехал в Минск.

«Два еврея из рекламы»

- А почему в именно в Минск?

- До этого я уже женился на минчанке, поэтому взял направление на распределение в Минск.

- Между Минском и Одессой солидное расстояние. Как вы познакомились с будущей женой?

- Она, как очень многие молодые люди, приехала в Одессу отдохнуть. Мы познакомились и теперь отдыхаем вместе почти 50 лет (смеется).

Мы поженились в 1972-ом, а познакомились в 1968-ом, в этом году будет 50 лет нашему знакомству. Мы поженились в Минске и я уже почти все время жил там, а в Одессу уже ездил только чтобы получить диплом.

Кроме того, когда я был в одесской команде КВН, я познакомился с ребятами из минской команды. Как только я сюда приехал, мы встретились, и у нас образовалась своя компания: Аркадий Рудерман, Яша Свирский, Леня Бондарович, а потом еще и Олег Быковский.

Я с ними подружился и начал сотрудничать с Белорусским телевидением. В то время там были совершенно замечательные люди. Я просто счастлив, что их знал и что с ними работал. Конечно, была пропаганда, но, поверьте, народ там был очень продвинутый.

Мы начали получать сценарии и там, на телевидении, мне и Аркаше Рудерману дали возможность попробовать себя режиссерами. У меня как раз заканчивалось три года моего распределения и мы перешли работать в «Белтуррекламу» режиссерами.

Вот так я и стал профессиональным режиссером.

Как и все режиссеры мы, конечно же, считали себя гениями. Но при этом хотелось и какую-ту бумажку, подтверждающую, что ты режиссер. Поэтому мы с Аркашей Рудерманом решили получить дипломы.

На экзаменах в Белорусский государственный театрально-художественный институт (сейчас Белорусская государственная академия искусств – ред.) мы проходили под кодовым названием «два еврея из рекламы».

Но за задания по режиссуре мы с Аркашей получили по «двойке» и нас не приняли. Мы были очень расстроены, сели в поезд и поехали в Ленинград поступать в Театральный институт (Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии – ред.). И поступили, получив по режиссуре пятерки.

174 Мадонны из Эрмитажа

- А почему вы решили поехать именно в Ленинград?

- Дело в том, что мы об этом городе слышали очень много хорошего в профессиональном плане. У нас были друзья, который рассказывали с упоением, чем они там занимаются. И действительно: мы оказались в такой колоссальной человеческой среде, среди таких интересных и профессиональных людей, что все зашкаливало. Это был заочный факультет, мы учились два раза в год по месяцу, но этого было достаточно. Эти годы учебы, я считаю, на 95% сделали из меня профессионала.

Лекции нам читали исключительные люди. Например, по сценическому движению курс вел Кирилл Николаевич Черноземов. Это был бог! А до него читал супер-бог, бог-отец – Иван Эдмундович Кох. Это люди, о которых можно рассказывать легенды. Да о чем говорить, если лекции по зарубежному изобразительному искусству проводились в Эрмитаже. На них можно было не ходить, но мы рано утром бежали в Эрмитаж, расправив крылья, чтобы только попасть на лекцию Громова. В 8 утра он говорил нам: «В Эрмитаже есть 174 Мадонны. Сегодня мы посмотрим их всех». Подводил к первой и говорил: «Здесь художник решил, что Мадонна – это крестьянка». А другой художник решил, что Мадонна – это дворянка «голубых кровей». И так часа четыре мы шли по Эрмитажу – от Мадонны к Мадонне. И в конце он подводил нас к Мадонне Леонардо да Винчи и говорил: «Посмотрите, все, что искали те, этот нашел». Разворачивался и уходил. Я не очень понимал в живописи, но благодаря этой лекции осознал, в чем гений Леонардо. Мне как будто открыли двери в искусство.

«Скромняги» из ЦК

- С Ленинградом и его духом все понятно. Но большую часть времени вы работали на Белорусском телевидении. Чем вам запомнился Минск той эпохи?

- На Белорусском телевидении в то время (1978-1985гг. – ред.) была глобально-интересная и творческая среда. Та же Анна Ивановна Пинигина, главный режиссер, мать знаменитого театрального режиссера Николая Пинигина, тот же редактор Сергей Виноградов, с которым я работал – это были потрясающие в творческом смысле люди, которые многому меня научили.

А что касается телевизионного начальства, то зампредседателя Гостелерадио, который занимался телевидением, Чанин Виталий Дмитриевич, был очень образованный, мягкий и справедливый человек. Его доводы, даже если он спорил, не были хамскими – в отличие от того, что я слышу от сегодняшнего так называемого «руководства страны».

Не надо думать, что мне нравились советские времена – нет, ни в коем случае. Я счастлив, что они кончились. Потому что невозможно жить там, где кто-то за тебя решает буквально все. Но даже главный идеолог того времени, первый секретарь ЦК КПБ по идеологии Кузьмин, был образованнейшим человеком. Да, он возглавлял идеологический аппарат, но с ним хотя бы можно было разговаривать. Он читал не меньше других, а может даже и больше. А главное, что по сравнению с «нынешними», это были довольно скромные люди. Никто из них не позволял себе таких масштабов воровства и роскоши. Многие, с которыми мне доводилось иметь дело, были «скромнягами» в прямом смысле слова.

Повторю: не подумайте, что мне была симпатична советская система. К концу ее существования я ее практически ненавидел.

«Гонки на лафетах»

- Как «вызревала» эта ненависть?

- Это был небыстрый процесс. В Советском Союзе старались дать хорошее в техническом смысле образование. Но оно было абсолютно однобоким. Мы совершенно не разбирались в истории, в мировых тенденциях философии, социологии и так далее.

Поэтому осознание ужаса существования в тоталитарном государстве доходило не сразу. Но нельзя быть неглупым человеком и не видеть того, что происходит за «железным занавесом». Со временем до нас начало «доходить». Я работал на телевидении в главной редакции пропаганды – и больших антисоветчиков, чем мои коллеги, я не видел.

Особенно это проявилось, когда начались «гонки на лафетах», когда Политбюро начали хоронить – одного за другим. Когда больные люди становились руководителями государства, стало понятно, что больны не только они – больна вся система.

Наиболее остро кризис советской системы чувствовался в творческой среде. Мы видели больше, потому что снимали людей того времени. Оказавшись перед камерой, они уже не могли скрыть, что зажаты полностью и бояться сказать живое слово. Они пытались говорить с нами фразами из передовиц советских газет. Сразу становилось понятно, что мы живем в обстановке тотального лицемерия. И в отделе пропаганды, где я работал, все это прекрасно понимали. Чувствовалось, что все это скоро рухнет. Более того – все этого ждали.

Помню, когда в августе 1991 года был путч, я сказал своим домашним: вы не волнуйтесь, это все – максимум на три дня. Так оно и получилось. И не потому, что я такой умный. А потому что оказалось, что они – слабые, они трусливые, они ничего не умеют. Их катастрофу мы почувствовали еще в конце 1980-х годов.

В 1989 году проходили выборы народных депутатов СССР. Были организованы окружные выборные собрания, на которых пытались отсеять ненужных людей. Я помню собрание, которое пыталось отсеять Зенона Позняка. В Русском театре собрались ветераны, партактив. Зенону задали, как им казалось, самый главный вопрос: «А что вы думаете делать с 6-й статьей Конституции (о руководящей роли КПСС – ред.)?»

И когда Позняк спокойно ответил: «Шестую статью снять» - весь зал замер в ужасе. Это я очень хорошо помню.

После таких слов, сказанных публично, было понятно, что система рано или поздно рухнет.

11-я заповедь

- Что вы почувствовали, когда она все-таки рухнула?

- Я впервые ощутил себя действительно свободным во всем: в выборе своей позиции, в возможности читать и смотреть все, что я хочу, в возможности делать свои фильмы или даже свой бизнес. Появилась возможность общаться с мировыми знаменитостями. В общем, наступило время творческой свободы.

Это, конечно, породило некоторое смятение умов. Я это и на себе почувствовал. Открылись все поры: люди бросились делать фильмы про проституток, наркоманов, бандитов. Мы, режиссеры, тогда походили на щенков, которые сорвались с цепи, и не знают, куда бежать. Расширилась палитра тем, но начала падать глубина исследования. Эзопов язык, острое оружие киноискусства прошлых лет, вдруг стал не нужен.

Понадобилось примерно год-два, чтобы осознать, что произошло. За это время я практически не снимал. Нужно было почувствовать, что есть какие-то пределы, и теперь «красную черту» тебе будут рисовать не в идеологических отделах, а ты сам будешь ее выставлять для себя.

Это было самой большой опасностью того времени, и не все сумели выставить пределы, за которые нельзя заходить порядочному человеку. В тот момент как раз начали лабораторными методами отрабатывать инструменты будущей пропаганды и провокаций. Я наблюдал этот процесс. Многие из тех, кто не умел выстраивать моральные барьеры, потом пошли в пропагандисты.

- Вы сейчас говорите о творчестве. А каким был ваш путь в белорусскую политику?

- В этом смысле мне очень повезло по жизни. Потому что еще в 1988 году я вместе с Аркадием Рудерманом делал фильм об Алесе Адамовиче. Во время подготовки к съемкам и в их процессе для меня открылось очень многое.

Например, тогда прокурор Харькова Иван Шеховцов подал в суд на газету «Советская культура» и на Адамовича лично – за то, что тот назвал Сталина преступником. Фильм наш – «Встречный иск» – потом получил первое гран-при в истории Ленинградского фестиваля «Послание к человеку». Снимать Алеся Адамовича приходилось в том числе на суде. В своем последнем слове он сказал замечательную фразу, которая на долгие годы стала для меня главным тезисом: «Старик Моисей, который принес с горы десять заповедей, на самом деле забыл про 11-ю. А она на самом деле звучит так: не бойся».

С того момента для меня ограничения, связанные со страхом, просто перестали существовать. И это очень серьезно и мощно – то, что Александр Михайлович Адамович сделал для меня лично. Его я бы и назвал «отцом» своей гражданской и политической позиции.

А снимали мы Адамовича как раз в 1988 году, когда в Беларуси произошел первый серьезный политический накал. Я имею в виду первое шествие на Дзяды. Я не только видел его своими глазами, но и снял на видео. И материал о разгоне шествия вошел в фильм об Адамовиче.

Накал политических страстей в стране тогда был огромным. Мы снимали эти события – и я оказался внутри этой «каши». Мне это было интересно еще и с профессиональной точки зрения. Так я втянулся в политическую жизнь.

Бизнес ради кино

- Вы говорили, что в начале 90-х сделали перерыв в творчестве. Это было после фильма об Адамовиче?

- Нет, после этого я снял фильм «Все хорошо» о судьбе евреев в Советском Союзе, а также игровой фильм «Промежуточный человек» по сценарию моего покойного друга Евгения Будинаса. А затем – приостановился.

- А чем вы занимались?

- Мы с Будинасом организовали фирму. У нас была мечта: заработать денег на кино. То есть, заработать деньги на чем-то другом, а тратить их на кино. Это были совершенно романтические представления. Сейчас я понимаю: так не бывает.

Но наша совместная фирма – «Полифакт» – очень интересно развилась. Будинас реализовал все наши мечты в Дудутках. Это он построил там музей. Евгений был человеком с размахом, умел мечты воплощать в реальность. Но совместить в одной фирме людей, которые умеют зарабатывать деньги, с людьми, которые хотят их тут же потратить – невозможно. Я это в свое время понял и из фирмы ушел.

«Обыкновенный президент»

- И сразу вернулись к режиссуре?

- Для этого был один очень важный повод. Перед первым референдумом, в 1995 году, когда вышел фильм «Ненависть. Дети лжи», я увидел, до какой степени лицемерия докатилась при Лукашенко пропаганда. Тогда я решил: отвечать на это тоже надо с помощью кино. И начал собирать материал для фильма, который стал потом известен как «Обыкновенный президент».

- Помню, как это название прогремело в свое время. Фильм был у всех на слуху. Ведь в нем читается явная аллюзия с выражением «обыкновенный фашизм». Не страшно было работать над таким фильмом?

По поводу «страшно» я уже рассказывал о заповеди 11-й (смеется). А вот опасаться во время работы было необходимо. И мы все время оглядывались, смотрели, чтобы нам не помешали. Продюсер фильма Петр Марцев, редактор многих независимых СМИ того времени, следил за нашей безопасностью. Были моменты, когда меня увозили и прятали на конспиративных квартирах.

Но работать над фильмом было легче, чем сегодня. Материалы были открытыми, люди еще не так боялись. Иногда доходило до смешного. Например, на студии Министерства обороны министр вызывает всех на совещание и предупреждает, чтобы ни в коем случае ни один кадр, снятый у них, не попал к Хащеватскому, который снимает «плохой фильм о президенте». А это все мне рассказывает с хохотом человек, который уже успел передать массу материала, в том числе из киностудии Минобороны.

Тогда еще работала профессиональная солидарность. Открывались архивы корпунктов НТВ и ОРТ – россияне давали нам материалы. В целом, работать над фильмом было очень интересно. Особенность документального кино в том, что не знаешь, чем фильм закончится, даже когда начал его делать. Документальный фильм – это исследование. А когда берешься исследовать – не знаешь, какие выводы получишь в результате.

И в случае с «Обыкновенным президентом» я сам с удивлением увидел этот результат. Документальный материал обладает силой сам по себе, он выстраивает сам себя. Эту «выстройку» надо просто почувствовать: как фильм хочет, чтобы его сложили. Это похоже на то, как говорил Микеланджело: «В каждой глыбе мрамора уже заключена скульптура». Так и в каждом массиве документального материала заключен фильм, в который этот материал хочет превратиться. Особенно остро я это ощутил, работая над «Обыкновенным президентом».

- Вы остались довольны результатом, увидев фильм?

- Конечно. Я этот фильм очень люблю. Хотя я люблю все свои фильмы. Это как дети: нельзя кого-то любить больше, а кого-то меньше.

«Блокировка «Хартии» - это личное оскорбление»

- Вскоре после работы над фильмом вы подписали декларацию «Хартия-97». Помните, как это было?

- Сделав такой фильм, как «Обыкновенный президент», я пришел к определенным выводам. Поверьте, для меня исследование того, что происходило в стране, стало таким же шоком, каким бы оно бы было для человека, посмотревшего фильм впервые. Повторю: я не знал, чем этот фильм закончится. А когда он закончился, я понял: с этой чумой необходимо бороться.

Многие из тех, кто это понимал, решали тогда, как это сделать. «Хартия-97» стала одним из способов создать в стране широкое гражданское сопротивление. Прекрасно помню, как мне предложили ее подписать. Меня позвали в кабинет к Марцеву. Там ужу были Дмитрий Бондаренко и Николай Халезин. Они мне рассказали эту идею – и я ее поддержал двумя руками и ногами. И тут же поставил свою подпись, одним их первых.

И с тех пор считаю своей обязанностью поддерживать «Хартию» во всех ситуациях. То, что «Хартию» заблокировали в Беларуси, я воспринимаю как личное оскорбление. Потому что этот колхоз, который пришел к власти в нашей стране, считает себя вправе думать за меня и решать, что мне читать. Эти малообразованные, невежественные люди – злобные, вороватые, лицемерные – хотят, чтобы я жил по их правилам. Да ни в коем случае, никогда в жизни! Моя реакция на блокировку «Хартии» - это не просто негодование. Мне было нанесено оскорбление, и на это оскорбление нужно отвечать как можно более сильно. И я отвечаю на это тем, чем могу.

Анекдоты на Окрестина

- Не сочтите за комплимент, но вы изрядно можете поднять боевой дух, просто став по чью-ту сторону баррикад. Помните анекдоты, которые вы рассказывали на Окрестина в 2003 году после марша «Так жить нельзя»?

- Прекрасно помню, это было незабываемо (смеется). Знаете, есть такой грех: уныние. Впадать в него – это самое последнее дело. И если что-то произошло неприятное, вроде Окрестина, лучше встречать это бодро, с улыбкой и анекдотом. Мне на память приходит детский сюжет из «Золотого ключика»: когда герои сказки спускались вниз по темной лестнице, они подбадривали себя песнями, стихами и шутками. Пока ты можешь улыбаться – ты еще жив. Ты можешь бороться и тебя не победили.

А вообще, самый лучший способ поддержать себя – это начать поддерживать других. Тогда свои проблемы отходят на второй план.

- А какой анекдот хотели бы рассказать сейчас, на «злобу дня»?

- Мне в последнее время нравится такой анекдот:

«Сидит старый китаец в своей хижине и смотрит в окно. На улице играют два десятка сопливых, чумазых детей. Китаец смотрит на них с грустью и думает: «Этих помыть или новых сделать?».

Вот то же самое у нас сейчас происходит: каждый думает, что способен сделать что-то «новое», зарегистрировать еще одну партию и сразу выйти в дамки. Нет, ребята, надо объединять то, что есть, сплачивать людей в гражданское общество. Вот что такое «Хартия-97» как гражданская инициатива? Это попытка создать участок гражданского общества, который будет бороться за свои права и права других людей. Что такое «Хартия-97» как СМИ? То же самое: свободная информационная территория, которая способствует росту гражданского сознания и активности, мобилизует людей на действия, независимо от их партийной принадлежности.

Этим надо заниматься, а не созданием новых, разобщенных между собой партий.

- Как вы оцениваете то, что произошло в Беларуси 25 марта, в день празднования 100-летия Белорусской Народной Республики?

- Власти действовали абсолютно глупо, жестоко и лицемерно по отношению к людям. Совершенно очевидно, что они пытаются сейчас использовать эту дату уже в своих интересах, делая вид, что они главные «гаранты независимости».

Но поскольку власти глупы и подлы, они не смогли скрыть ни своей глупости, ни своей подлости, и поэтому разгоняли народ, который собирался на площади Якуба Коласа.

Что касается концерта, то тут, скрепя сердце, они согласились, но послевкусие осталось: когда в такой праздник арестовывают людей, это ужасно. А когда арестовывают народных поэтов, чтобы, не дай Бог, не повели за собой людей, то это вообще чудовищное лицемерие.

Так что ничего хорошего от этой власти ожидать невозможно. Мне кажется, что у нас с ними, я имею ввиду у граждан Беларуси и «вертикальщиков», разная борьба за независимость. У них – борьба за независимость своих кресел от белорусского народа, а у белорусского общества – борьба за независимость страны. И это надо очень точно понимать, чтобы случайно не перепутать и не принять одно за другое.

Лукашенко и его люди по-прежнему являются главной опасностью для страны. 24 года они сдавали нас России, и этот процесс продолжается. Поэтому должна продолжаться наша борьба за независимость от Лукашенко и от этого «русского мира».

- Вернемся от политики к творчеству. Что вы можете рассказать о своей последней режиссерской работе?

- Я недавно закончил картину «Этот безумный, безумный, безумный «Русский мир». Это фильм, который исследует методы и инструменты Российской империи по отношению к ее соседям. Как строилась и до сих пор строится российская политика.

Почему я сделал этот фильм, объяснить очень легко. Дело в том, что мы очень серьезно зависим от того, что происходит между нами и Россией. Империя очень серьезно влияет на соседей, вплоть до силовых способов, подкупа, поддержки диктаторского режима. Поэтому эти имперские методы очень важно понять.

Я взял за пример Грузию, маленькую страну, ее историю, особенно историю отношений с Россией. Но при этом я даю разными знаками понять, что эта история – намного шире. Достаточно взять комментарии к видеоролику моего фильма в интернете. Люди понимают, что дело не только в Грузии, и начинают рассуждать, как было в истории отношений с Беларусью, с Украиной, со странами Балтии. Это глобальный нарратив про взаимоотношение империи с соседями. Главное – понять, какими инструментами пользуется империя, чтобы опять притянуть нас к рабству.

- Фильм удался, по вашему мнению?

- Ну, последний фильм – он всегда самый любимый (смеется). Никуда не денешься. Но я люблю этот фильм еще и потому, что он подытоживает во многом политическую линию, которую я так или иначе проводил во всех своих фильмах.

«Чувствую себя 20-летним»

- А чем вы увлекаетесь, кроме документального кино и политики?

- Очень люблю поиграть в покер, например. В блек-джек, впрочем, тоже (смеется). Вообще – люблю азартные игры. Я азартный человек.

Люблю почитать хорошую литературу. Люблю писать сатирические сценарии. Люблю серфинг в интернете. Очень люблю покопаться в Сети и найти там интересную информацию.

Люблю помечтать и представить себе, как будет дальше развиваться мир, во что превратиться наша цивилизация. Совершенно очевидно, что мы находимся в каком-то интересном, поворотном моменте. Я говорю сейчас в масштабе человечества. Вот представить себе, что дальше будет – это тоже очень интересно.

- После такого списка увлечений хочется задать вопрос: на сколько лет вы себя чувствуете?

- Физически я себя чувствую себя на свой возраст. А вот морально, по мозгам, по душевным метаниям – это те же самые 20 лет. Как были, так и остаются. Не стареют душой ветераны, это называется (смеется).

Есть некий разрыв между физическими ощущениями и душевными. Молодость – это понятие очень важное. И я стараюсь это сохранить две вещи: способность удивляться и способность учиться. Многому я стараюсь научится у своих молодых друзей, особенно компьютерным и информационным технологиям.

- Быть всегда на 20, наверное, хотели бы многие. В чем еще ваш секрет, кроме способности обучаться?

- Не предавать самого себя. Не бояться. Оставаться самим собой. Что толку, если ты стал тем, кем тебя захотела видеть, например, власть. Получается, тебя уже нет. Это уже другой человек вместо тебя. Не предавать себя – это, пожалуй, самое главное.

С этим же связан тот принцип, которому меня научил Адамович: не бояться. Чувствовать себя свободным. Свобода – это не то, что тебе дают. Это то, что внутри и тебя. Если ты понял, что свободен, ты таким останешься навсегда. Даже если тебя посадят в тот момент.

С умением не бояться, быть собой и быть свободным придет и молодость духа.

- И напоследок: какое место в вашей жизни занимает семья?

- У меня замечательная семья: любимая жена, сын, чудесная внучка. В этом году будет 50 лет, как мы познакомились с женой. А скоро – и 50 лет как поженились.

В этом смысле я человек счастливый. И как ни странно, ведет к счастью здесь очень простой путь: любовь друг к другу. Уважение. Понимание того, что даже в семье – люди разные. С разными вкусами. Иногда даже с разными взглядами. Но краеугольным камнем, пожалуй, является любовь. Из нее проистекает и уважение, и взаимопонимание.

Справка Charter97.org:

Юрий Хащеватский родился 18 октября 1947 года в Одессе

В 1973 году окончил Одесский технологический институт, в 1981 году – Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии.

С 1976 года работал режиссером в Белторгрекламе.

С 1978 года – режиссер на Белорусском телевидении, с 1985 года – на «Белорусском телефильме», с 1989 года – на киностудии «Беларусьфильм».

Женат, есть сын и внучка.

Фильмография:

1985 — Эта тихая жизнь в Глубоком (документальный)

1986 — Возвращение в Хатынь (фильм-спектакль)

1986 — Взгляни на свой дом (документальный)

1987 — Упрямый человек (документальный)

1987 — Здесь был Крылов (документальный)

1987 — Призывники (документальный)

1988 — Путники (документальный)

1988 — Мастера и подмастерья (документальный)

1988 — Формула ускорения (документальный)

1989 — Встречный иск (документальный)

1989 — В небо на колесе(документальный)

1989 — Кто сегодня отсутствует

1990 — Промежуточный человек

1990 — Магистраль (документальный)

1991 — Оранжевые жилеты (документальный)

1991 — Всё хорошо (документальный)

1992 — Русское счастье (документальный)

1993 — Страсти по Марианне (документальный)

1994 — Хлеб Израиля (документальный)

1996 — Оазис (документальный)

1996 — Обыкновенный президент (документальный)

1997 — Эхо молчания (документальный)

1998 — Время Чжоу Эньлая (документальный)

2000 — Боги Серпа и Молота (документальный)

2002 — Дожить до любви (документальный)

2002 — Кавказские пленники (документальный)

2003 — Святой доктор

2003 — Солнечный клоун (документальный)

2007 — Площадь Калиновского (Плошча)

2018 — Этот безумный, безумный, безумный русский мир (документальный)

2007 — Вперед, в прошлое

2008 — В поисках идиша (документальный, совместно с Александром Городницким)

2010 — Лоботомия

2011 — Обыкновенные выборы (документальный)