Разбитый горшок

• Екатерина Марголис
• 14.10.2024, 16:11

Россия лишь формально является федерацией.

Эпистемология – раздел философии, изучающий знание и познание. Он связан с лингвистикой, хотя бы потому что свои выводы формулирует с помощью языка. Функция языка двояка: он отражает, но одновременно и формирует картину мира. Дать имя – обозначить как отдельную сущность, вычленить из хаоса, поместить на ментальной карте миропонимания. И наоборот – неназванность, умолчание или запрет на называние делает нечто как бы несуществующим. Это хорошо знают не только писатели и философы, но и диктаторы, пропагандисты и манипуляторы.

Говорить о российском колониализме сложно именно поэтому. Он до сих пор не назван таковым. Это слепое пятно для мира и для самих россиян. Не сегодня и не случайно возникшее. На создание и поддержание мифа о том, что Россия никогда не являлась и не является колониальной империей, а если и является, то империей необычной и особой, соответственно, и деколонизация ей не требуется или требуется совсем иначе, чем во всем остальном мире, привлечено немало ресурсов той же самой империи. Этот тезис отстаивают не только чиновники и пропагандисты, но и яростные противники нынешнего режима. Запущенная болезнь имперства не щадит никого – в острой ли агрессивной форме (как у сторонников Путина и войны) или же в хронической, но обостряющейся от любого прикосновения у «(о)хранителей русской культуры».

Из неназванности вытекает невидимость для внешнего мира. Из невидимости – отсутствие императива критического осознания и, соответственно, неотрефлексированность. Из неотрефлексированности – болезненные агрессивно-защитные реакции россиян на любой разговор об имперской прошивке собственной культуры.

Российская идентичность настолько неотделима от имперского наследия и оптики его сознательного, полусознательного или подсознательного невидения (и неведения), что любая критика российского колониализма, предложение взглянуть на себя со стороны, назвать вещи своими именами воспринимаются как личная атака и угроза собственной идентичности. Неумение различать имперство в себе и отделять его от собственной личности (хотя именно процесс осознания мог бы стать путем избавления от этого всеотравляющего наследия) тоже восходит к отсутствию языка, к неназыванию явления своим именем как основе эпистемологического колониализма. В этой ситуации слово «деколонизация» неизбежно становится триггером, и все реакции на него более чем предсказуемы, ибо деколонизация подразумевает презумпцию факта колонизации, а это ровно то, что признавать категорически не хочется.

Историю пишут победители. Знание формируют покорители. Не только (и часто не столько) территории, а именно эпистемология является полем колониальных практик. Империя регулирует то, как на протяжении поколений формируется знание о себе у представителей и потомков и колонизаторов, и колонизируемых.

Нарратив антипутинских россиян состоит в том, что главная линия разрыва по отношению к агрессии РФ против Украины проходит между сторонниками и противниками режима. Но украинцы и независимые представители народов самой России видят эту проблему иначе и в куда более длительной исторической перспективе. Через историю колонизации, принудительной русификации, насилия, подавления, стирания идентичности и имперских колониальных войн, ведущихся Россией на протяжении ее истории, и, главное, ее эпистемологического колониализма – формирования знания о себе, нормализации этих практик в глазах собственного населения и всего мира, репрессий и активной маргинализации голосов, выступающих против них.

То, что Ханна Арендт назвала колониальным бумерангом, – применение практиковавшихся в колониях репрессий к населению метрополии, возможно, в России бумерангом и не было. Репрессивное воспитание, непременный опыт унижения, нормализация насилия, бесправие и отсутствие правил – типичные черты отношения государства к населению.

Однако жертва и агрессор не только могут быть последовательно одним и тем же субъектом, но закономерно нередко им и оказываются – как в исторической перспективе, так и в рамках одной биографии. Именно поэтому эта анахроническая война и стала возможна – она легла на сформированное веками репрессий патриархальное имперское (под)сознание, для которого унижение и страх лишь легитимизируют право сильного, а логика доминирования является основной моделью. Страна порванных связей, жители которой не знают даже истории собственной семьи. Отсутствие защиты и произвольность репрессий формируют национальный сиротский комплекс с его синдромом расстройства привязанности и желанием отыграться, отомстить, искать не справедливости, а лишь возможности хоть где-то поменяться местами с обидчиками и примерить на себя роль сильного. Так работает дедовщина и «можем повторить».

Именно поэтому так легко проглатывается любое насилие, именно поэтому так тесно связаны с имперством не только ксенофобия, но и мизогиния.

Отсюда и кавычки в слове «деколонизация» и отрицание российского колониализма. Подобное отношение скрепляет антипутинское крыло российского общества (как в метрополии, так и в диаспоре) с пропутинским. В том, что касается имперской оптики, нормализации ее нарративов и практик и всей колониальной эпистемологии, отношение к нынешнему российскому режиму оказывается совершенно нерелевантным фактором. Российский великодержавный шовинизм во всех своих проявлениях, формах и степенях уходят корнями в куда более глубокие области истории и культурного (под)сознания, чем путинизм.

Наглядный пример продемонстрировала в своем недавнем выступлении Юлия Навальная: «Мы найдем и тех, кто рассказывает про необходимость срочно «деколонизировать» Россию. Надо якобы разделить нашу слишком большую страну на пару десятков маленьких и безопасных государств. Правда, объяснить, почему люди с общим бэкграундом и культурным контекстом должны быть искусственно разделены, «деколонизаторы» не могут. И как это вообще должно произойти – не сообщают».

Этот пассаж не отличается от официальной кремлевской риторики и мог бы с тем же успехом прозвучать из уст какого-нибудь Лаврова.

За этой риторикой кроется принципиальное нежелание изучить исторические корни и методы создания этого «общего бэкграунда и культурного контекста», с завоеванными, насильно русифицированными и отчасти истребленными народами, незнание истории чеченцев, ингушей, бурятов, башкиров, калмыков, тувинцев, якутов, удэге, вепсов или кетов. А кавычки в слове «деколонизация» лишь закрепляют на письме это право не видеть, не знать, не считать чем-то существенным и серьезным.

Любопытно, что 29 февраля этого года ответом на первое выступление Юлии Навальной стала резолюция Европарламента, в которой впервые прозвучало слово деколонизация без всяких кавычек. В ней говорилось о том, что «поддержка Украины – это лучший ответ Кремлю» и что «решительная победа Украины может привести к подлинным изменениям в Российской Федерации, в частности к деимпериализации, деколонизации и рефедерализации как необходимым условиям установления демократии в России».

Ещё одна характерная особенность не самого российского колониализма как такового, а именно структуры (не)знания о нем и его (не)осознания даже образованными и вполне вестернизированными в остальном россиянами, в том числе давно живущими на Западе, является моментальная рефлекторная реакция вотэбаутизма.

Попробуйте заговорить о российском колониализме – особенно культурном – и доставайте секундомер. Можете быть уверены, что через несколько секунд вы услышите имя Киплинга и разговор переедет на британский, испанский или какой угодно колониализм, кроме российского. Доказывать, что Россия ничем не отличается от остальных, будут люди, которые при этом не забывают сослаться на «особый» путь России в отношении ее статуса империи и колониальной истории. Исторические часы в умах россиян застряли более чем на полвека, и им неведома огромная работа по деколонизации, тома и библиотеки, написанные о том же Киплинге, наличие в каждом университете кафедры postcolonial studies, школьные и университетские программы и просто элементарный комментарий, которым давно снабжается имперское культурное наследие, вплоть до литературы для школьников. Вся эта гигантская работа, идущая в мире уже восьмой десяток лет, находится за пределами видимости для большинства российских либеральных интеллектуалов, включая и тех, кто пытается изобрести хоть какой-то деколониальный велосипед. В их руссоцентричном сознании именно сейчас идут «дискуссии о Киплинге», хотя эти дискуссии – страница, которую британская культурная история перевернула несколько десятков лет назад.

Подобный анахронизм и трогательную уверенность живущего в Британии Владимира Пастухова в том, что англичане только сейчас посмотрели на свое имперское наследие и начали вести по этому поводу какие-то споры, можно тем не менее счесть одним из положительных симптомов пробуждения осознания российского колониализма, пусть и в таком инфантильно-эгоцентричном виде, который могут позволить себе только представители действующей империи.

Заключительный же абзац текста Пастухова являет собой по-фрейдистски наглядную проекцию имперской картины мира, в которой субъектностью обладает только центр и нужен «инвестор, архитектор, генеральный план и так далее».

Не буду приводить массу цитат, содержащих и последовательную апологию имперства, и дискредитацию деколониальных движений и нарративов со стороны представителей российской оппозиции в изгнании. Материал слишком обширен.

Достаточно полистать публикации «Новой Газеты Европа» и найти массу публикацией в таком духе: «Во всем виноват Путин, россияне жертвы, а не агрессоры, россияне не более имперцы, чем все остальные, Россия точно такая же неимперия, как Британская, и одновременно совершенно и никакая не империя вовсе», – все взаимопротиворечащие аргументы будут направлены на то, что «деколонизация» (непременно в кавычках), в том числе деколонизация собственного сознания, не нужна, а все проблемы России даже в разгар типично имперской войны лежат совершенно в другой плоскости.

И это тоже пример последствий имперской эпистемологии: невежество и анахронизм, незнание самых простых приемов постколониального подхода (например, невозможность «я-высказывания» и разнообразные проявления «белой хрупкости») связаны с отсутствием императива в такого рода знании и проявляются в типичном для парадигмы колонизатора эгоцентризме, в отсутствии привычки слышать себя со стороны и смотреть на собственное отражение в глазах другого. Речи об осознании собственной ответственности, разумеется, при таком подходе не идет. На что он, собственно, и направлен. А уж сознательно это происходит, полусознательно или подсознательно – пусть разбираются психологи.

Помимо вотэбаутизма ещё одним типичным защитным ходом при разговоре о российском колониализме будет отсылка к советскому прошлому и разговор о нынешних западных «леваках», стоны о «воукизме» и «снежинках», как об основной мировой опасности, – что со стороны ведущих кровавую геноцидальную войну как минимум забавно.

На этой почве процветает не только путинский агрессивный имперский шизоколониализм, продолжающий советскую традицию паразитирования на травмах бывших европейских колоний и поддержки всевозможных «освободительных» движений и терроризма на Ближнем Востоке и в Африке одновременно с подавлением прав и дискриминацией собственных колонизированных народов России, но и российский «интеллигентный» шизоколониализм, казалось бы, отталкивающий от провластной позиции, но де-факто дублирующий ее: позволяющий одновременно осуждать насилие, репрессии и тоталитаризм и поддерживать их завоевания и свои добытые этими завоеваниями привилегии.

Третьим аргументом против «деколонизации» будет непременная подмена аргумента. Например, эссенциализмом и его критикой. Как будто хотя бы один сторонник деколонизации знания и сознания утверждает, что эпистемологическое имперство – это не комплекс выработанных практик и нарративов, а изначальное свойство, присущее представителям колонизаторов. (Характерным примером такой подмены является статья Ильи Кукулина.)

Но главным механизмом как эпистемологии, так и апологии российского колониализма является то, что философ Михаил Юданин в своей недавней лекции нашего общего курса «Россия и деколонизация: введение» метко назвал «конструирование субальтерна». Колонизированная империя, «притеснения русских». Агрессор представляет себя в качестве жертвы, а свою экспансию – в качестве защиты. Прием этот не нов, но именно российский колониализм сделал его основным.

В основу положено более глобальное явление – особенность российского сознания, связанная с сиротским комплексом и проявившаяся сейчас с особой яркостью, – ее виктимность. Виктимность и непременно сопутствующая ей виктимная агрессия – часть комплекса травмированной личности. Здесь же речь идет о целом обществе с репрессивной моделью воспитания, непременным опытом насилия и унижения, обществе со множеством непроработанных травм.

Виктимность и соответствующие нарративы как часть российского эпистемологического колониализма присущи в равной степени как пропутинской, так и антипутинской части россиян вне зависимости от их образования, социального происхождения или материального положения. В диапазоне «если б не мы, то они б на нас напали» до «все мы жертвы этой войны», как будто война – это стихийное бедствие, как будто она не имеет инициаторов, исполнителей и равнодушных проводников в лице миллионов обывателей. Конструирование собственного образа как жертвы и уверенность в своем праве занимать в этом качестве центральное место – будь то геополитика или международные литературные фестивали. Если же это право и статус ставятся под сомнение, моментальной реакцией будет агрессия. Вербальная или военная.

Еще одна черта, объединяющая политических противников, – это уверенность в собственной исключительности и «особом пути». Но если в случае малообразованного путинского большинства этот особый путь проходит через конструирование образа врага из всего остального мира, который только и мечтает уничтожить Россию и ее спасительные ценности вроде раздельных туалетов, то в случае более искушенной публики речь идет о тонких приемах. Отношение к собственному колониализму – один из них. «Особый путь» России – скрепа, объединяющая разные части политического и общественного спектра, которая позволяет, в частности, объявить весь наработанный опыт мировой деколонизации несущественным и нерелевантным.

Россия не совсем империя. Россияне поэтому точно не имперцы, а точно такие же жертвы российского государства. Российский колониализм – это не совсем колониализм или совсем не колониализм. Колонизация была не колонизацией, убивали всех подряд (это очень живо напоминает советскую антисемитскую риторику маргинализации Холокоста: «Убивали коммунистов, цыган и антифашистов, представителей разных народов, в том числе и евреев»), а потому и «деколонизация» заслуживает лишь того, чтобы поместить ее в агрессивно-защитные презрительные кавычки. Эту мысль с одинаковым жаром вам будет внушать и яростный антипутинский историк Тамара Эйдельман, и любой адепт Дугина.

Не с этим ли апологетическим некритическим самовосприятием и виктимностью как основой национального самосознания связана популярность книги Александра Эткинда «Внутренняя колонизация», в которой описывается особый путь российского колониализма, якобы направленного на самих себя?

Пожалуй, единственной особенностью и результатом «внутренней колонизации», а также следствием непосредственного прилегания колонизированных территорий к метрополии является лишь еще одно мощное апологетическое вербальное оружие: любой разговор о деколонизации можно представить как сепаратизм, а призывы к восстановлению исторической справедливости, право на самоопределение и на суверенитет – как нарушение международно признанных границ.

Этот аргумент эффективно пускается в ход как путинской пропагандой, так и российской оппозицией. Это то, во что постоянно упираются деколониальные активисты и представители нацменьшинств. Еще один имперский прием, адресованный Западу. И он работает.

Впрочем, удивляться не приходится. Западные эксперты по России сформированы кафедрами славистики, где имперский нарратив и русоцентричность были и остаются нормой. Профессора, стажировавшиеся на (анти)советских московских кухнях, впитали те же самые российские установки, в которых образ России как крупнейшей колониальной империи отсутствует в принципе.

Конечно, есть исключения: работы Эвы Томпсон, Ричарда Пайпса или блестящая книга Natasha's Dance: A Cultural History of Russia британского историка Орландо Файджеса и его же недавно вышедшая The Story of Russia, но общую ситуацию ни в славистике, ни в общественном сознании они не поменяли. Не в последнюю очередь потому, что именно Россия столько сил вложила и вкладывает в поддержку мифа о собственном культурном и историческим величии, исключительности и особенно таинственности (само это слово должно навести на вопросы).

Деколонизация знания – важнейшая область постколониальной работы, именно она легла в основу пионерских работ Эдварда Саида, но и тут Россия благополучно ускользает из парадигмы и становится невидимой для постколониальных исследований, а наработанные методы познания и преподавания, слепые пятна и «зоны интересов» эффективно работают на защиту империи и нормализации в головах привычной картины мира, менять которую страшно, неприятно, трудоемко и рискованно. Не говоря уж о потере привилегий и об обнулении прежних статусов и иерархий.

Об этом подробнее в блестящей статье Олены Апчел – театральной режиссерки, сейчас служащей в ВСУ, – «Глубинная травма и интеллектуальная лень»: «Много лет, общаясь с коллегами из художественного «пузыря» в разных странах в разговоре о стремлении украинцев уйти наконец из поля имперского влияния России, я сталкивалась не столько с несогласием или непониманием, сколько с какой-то невысказанной тоской и обидой. Такой непроговоренной подспудной интеллектуальной ленью. Ну как же так: что теперь, всё надо изучать заново, менять оптику? Стать на какое-то время невеждой, всё обнулить и искренне сказать: «Я об этом ничего не знаю»? Это очень страшно. (…) Это очень некомфортное чувство. Вчера ты искусствовед, литературовед, куратор, дирижер, писатель, историк, культуролог с высочайшим рейтингом, или журналистка, или известный социолог, а сегодня ты понимаешь: всё, что ты знаешь, как минимум однобоко, как максимум – просто неправда. Империалистическая, мифотворческая, откровенная ложь. Постимперская, деколониальная оптика подсказывают: прислушайся, изучай новое. Но учиться новому – это прежде всего время. (…) Но интеллектуальная лень побеждает дискомфорт. И ты привыкаешь к новостям о ежедневных смертях, о разрушениях, перестаёшь обращать внимание на призывы о помощи, возвращаешься к привычным рабочим ритмам и прежним интеллектуальным связям».

И далее: «Это отсутствие взгляда на равных [у европейских интеллектуалов по отношению к украинским], очевидно, имеет своей основой имперское прошлое, в нем отчетливо просматривается солидаризация со скрытым шовинистическим гигантизмом (утраченным для немцев и не утраченным для россиян), этот взгляд покоится на привычках, на давно сложившемся европоцентристском взгляде, на большом страхе перед повторением мировой войны, (…) И, конечно, его основа – в подсознательном сопротивлении самой идее предоставлять право на субъектность культурам, которые в прошлом были колонизированы. (…) Человечество лишь сейчас начинает осознавать, что ответственность старых империй заключается в изучении языков и культур стран, находящихся на периферии. А не наоборот, когда отдельные представители этих периферийных стран, не имея политического лобби (которое обычно есть у империй), вынуждены поодиночке пытаться донести свои нарративы до тех, кто снисходительно готов послушать несколько минут…»

Эпистемологическая деколонизация актуальна не только для россиян, но и на Западе, а в свете идущей войны предельно актуальна. Она должна идти рука об руку с деимпериализацией самой структуры знания о России, анализом имперских корней ее культуры и истории. Иначе выпускники Гарварда или Оксфорда не только будут использоваться втемную кремлевской пропагандой, но и сами станут работать на поддержание российского имперского доминирования.

Важным прорывом в этом направлении является принятая Парламентской ассамблеей Совета Европы резолюция о деколонизации России от 18 апреля этого года. Документ закрепляет официальную позицию ПАСЕ в отношении России:

1. Россия лишь формально является федерацией. 2. Коренные народы насильно подвергаются русификации, ассимиляции, активисты национальных движений преследуются. 3. Потери коренных народов в ВС РФ непропорционально велики, и это целенаправленная политика России. 4. Деколонизация – необходимое условие для установления демократии.

Европейские государства, ЕС и ООН должны обратить внимание на многочисленные нарушения прав человека и прав коренных порабощенных народов России. В документе впервые употреблена формулировка colonised indigenous peoples of the Russian Federation – колонизированные коренные народы Российской Федерации.

Увы, ждать принятия подобных формулировок от российских либералов пока не приходится. Но, возможно, это уже не так важно. Их отношение к проблеме деколонизации собственного сознания хорошо синтезирует анекдот о разбитом горшке:

«Во-первых, я горшок не брал. Во-вторых, я вернул его целым. А в третьих, когда я его брал, он уже был разбитым».

Екатерина Марголис, «Радио Свобода»