Мы стали злее и добрее

• Ирина Халип
• 23.08.2024, 14:24

Радуемся, но не прощаем.

– Я сегодня впервые за много лет включила БТ, чтобы посмотреть «Панораму» и увидеть, как они выходят! – сказала мне мама.

Я тоже включила БТ. С той же целью – увидеть их. Измученных, но живых. Улыбающихся. Радующихся. Обнимающихся с родными.

Вот Ксения Луцкина говорит в телекамеру, что все это время – почти четыре года – мечтала обнять сына. А все остальное, что сказано, - не имеет значения. Значение имеют только эти объятия и то, что Ксения наконец сможет заняться своим здоровьем и вылечиться.

А еще сможет вылечиться Алла Зуева, у которой лейкоз и которой еще в СИЗО разрешили постельный режим. Уж если тюремщики позволяют заключенному не вставать – значит, ему совсем плохо. Василий Береснев с одной почкой, которому за решеткой стало хуже, был фактически обречен, если бы не вышел из колонии сейчас. 19 человек вышли, 19 семей безмерно счастливы, 19 человеческих жизней удалось сохранить.

Нет, меня не укусил напавший из-за угла розовый пони. «Не забудем, не простим» - это никуда не делось. Не простим. И, конечно, не забудем ни Пушкина, ни Ледника, ни Ашурка, ни других погибших за решеткой. Не забудем, что Ирине Токарчук на днях дали три года за продуктовые посылки. Не забудем дополнительный год Александру Францкевичу, который пишет письма маме и не знает до сих пор, что мама уже месяц сидит в СИЗО. Не забудем, что вчера начали судить отца Никиты Золотарева, который сидит с 16 лет, с 2020 года, и чья фраза «папочка, бьют каждый день» облетела все мировые медиа. Теперь и папочку бьют. И злость захлестывает каждый день, каждый час. Но есть еще минуты – вроде той, когда освободили 19 человек, когда мы можем позволить себе радость. Чистую, без примесей, незамутненную. Редкое по нынешним временам явление, и тем ценнее эти минуты, когда можно просто радоваться тому, что еще несколько семей теперь вместе.

Один из главных уроков последних четырех лет – осознание безусловной ценности человеческой жизни. Возможно, это вообще самый важный урок. Еще лет пять-семь назад все разбирали бы по кусочкам, по словам, по интонациям каждый выход на свободу: «А он что, помиловку написал? Вину Признал? Раскаялся? Фу, да он нас всех предал! А я, дурак, с его портретом в пикете стоял. Теперь буду три дня руки в хлорке мыть». До сих пор не могу забыть, какое разочарование у многих сочувствовавших белорусов вызвала в 2012 году новость о том, что витебский активист Сергей Коваленко, державший голодовку два месяца, решил ее прекратить. Как будто он должен был умереть, чтобы стать символом. Тем самым портретом, который уж точно не сделает больше ничего такого, что может кому-то не понравиться. С портретами мертвых всегда как-то надежнее стоять в пикете: эти гарантированно не напишут ходатайство о помиловании, не дадут интервью БТ, не признают вину и не сделают вид, что раскаялись. Радовались, конечно, но с оговоркой: нет, хорошо, конечно, что жив, но осадочек-то остался.

Больше белорусы таких глупостей не делают. Они ждут политзаключенных на свободе, но не требуют от них разоблачений режима прямо под стенами колонии. Скажу больше: даже если никто из освобожденных политзаключенных не произнесет ни слова, это не помешает будущему расследованию преступлений режима. Потому что пыточную систему уже разложили по полочкам те, кто уехал после освобождения. И все знают, что происходит в гомельской, новополоцкой, могилевской и других колониях. Знают, чем СИЗО Витебска отличается от тюрьмы в Жодино. Знают, как условия содержания политических на Окрестина отличаются от условий для «бытовиков». Система уже просвечена всеми рентгенами, все ее исподнее вывешено на всеобщее обозрение. Так что от политзаключенных ждут лишь одного – их выхода на свободу.

За последние четыре года белорусы стали добрее. Но и злее тоже стали. По-моему, идеальное сочетание.

Ирина Халип, специально для Charter97.org